Психолог Александр Ткаченко: «Война — не самое трудное для вернувшегося с нее ветерана»
Адаптация вернувшихся с войны. В чем главная проблема реабилитации ветеранов? Об отчуждении между «воевавшими» и «не воевавшими». О «ПТСР» и «импортных методиках». Интервью с украинским военным психологом Александром Ткаченко.
Итак, солдат возвращается с войны. Где все было понятно. Были враги и были свои, побратимы. Возвращается в состоянии, которое Вы называете «базальным патриотизмом». С обостренным чувством справедливости, делением мира на «черное» и «белое». И испытывает «шок возвращения». Ведь психологической работы с ним почти никто не проводит. Как Вы сказали — система практически отсутствует.
Официально он считается героем. Но на бытовом уровне он попадает в наше общество. Которое в своей массе живет так, будто никакой войны сегодня нет. И реагирует соответственно. Водитель маршрутки отказывается везти его бесплатно по УБД. Кричит: «Я тебя туда не посылал! Жаль, что вас там всех не поубивали!» (под одобрительный гул «ватных» пассажиров). Знакомые с «гражданки» (которые все «откосили» от армии) говорят ему: «Ты дурак, что пошел защищать свою страну. Это война олигархов. А у Порошенко Липецкая фабрика. Мы за мир. Все люди братья. Не надо воевать с Путиным, потому что мы ездим в Россию на заработки…». Его родные недовольны — потому что он изменился. Возникают семейные конфликты. А тут еще чиновник требует взятку за выдачу справки…
Вопрос: что ему делать?
Что ему делать? Я до сих пор не знаю какого-то обобщающего точного ответа. Наверное, в каждой конкретной ситуации существует конкретная рекомендация. Лично мне повезло. Я сразу с войны попал в докторантуру, где получил возможность завершать исследование, начатое еще два десятка лет назад. Так что на такой вопрос у меня ответ был очевиден.
Но рекомендации есть, основанные и на собственном опыте. Прежде всего, надо прийти в себя и попытаться понять — «кто я есть». Понять с учетом всего того, что Вы перечислили — «шок возвращения», несовершенная система реабилитации, непонимание в семье, со старыми друзьями, в «старом» обществе, чиновничий беспредел, наконец, необоснованные преследования за «незаконные» действия на войне и пр.
После этого надо для себя точно решить — «буду ли я отстаивать до конца обретенные на войне ценности». И уже тогда принимать решение о том, чем собираешься заниматься. У меня на это ушел год. Точкой принятия решения стало издание книги с жизнеописанием на войне. Там я был полностью откровенен и сжег мосты к отступлению.
Можно ли сказать, что к большим проблемам у ветеранов приводит не столько сама война, сколько то, что с ними происходит уже после войны? (Оставим пока в стороне боевые стрессы, последствия ранений и ампутаций.)
Вы правы. Оказалось, что война — не самое трудное для вернувшегося с нее ветерана. Я заметил, что еще там, на войне, многие бойцы старались попасть на передовую, чтобы действовать. Именно действие как бы «распыляло» или «сжигало» психологические проблемы. Кстати, нечто подобное наблюдалось и на Майдане, когда туда старались попасть многие, оторвавшись от наблюдения по ТВ.
Поэтому, попав в мирную жизнь и лишившись возможности действовать как на войне, сразу начинают всплывать множество проблем чисто мирного социального характера. «Новый» человек попадает в «старое» общество и неизбежно возникает когнитивный диссонанс (одни и те же вещи он и общество понимают по-разному). Например, после войны я не могу давать взятки и врать. Причем, при одной мысли об этом у меня возникает чуть ли не соматическая реакция дискомфорта. Наверное, поэтому я сейчас живу в семейном общежитии на птичьих правах. Я уже не говорю о предстоящем обнародовании своих новых идей в психологии. Уже сейчас, апробируя их на «ближних подступах» на конференциях, «круглых столах», интервью на ТВ и пр. приходится наталкиваться на непонимание или даже агрессию большинства коллег-психологов.
Сейчас пытаюсь помогать в этом плане еще воюющим бойцам и офицерам, восстанавливающимся после ранений в военном санатории. Сразу задаю им вопрос, который апробировал еще на войне после серьезных боев: «Вы такое прошли, бывали в состоянии «дальше смерти». Наверное, Вы стали лучше?» Обычно после этого начинается серьезный разговор о том, как жить дальше.
Может, не ветеранов надо «реабилитировать» и «адаптировать» к жизни в нашем социуме? Это украинское общество сегодня нуждается в психологической реабилитации? Или, скажем так — в переоценке ценностей. А ветераны могут (должны) ему в этом помочь.
Я в этом полностью уверен. Еще повторюсь из предыдущего. Если американские ветераны после возвращения представляют для общества угрозу, то наши ветераны после «донбасской войны» являются надеждой общества на обновление. «Больны» не ветераны (они как раз начали «выздоравливать»), «больно» общество. И это надо всем понять и об этом четко и грамотно сказать. А лучше, еще и научно обосновать.
Вопрос — «Как жить дальше?» — стоит не только перед ветеранами, а и перед всем обществом.
Что Вы посоветуете родным и близким демобилизованного бойца? К чему надо быть готовым семье, которая ждет возвращения солдата с фронта? Какие базовые правила поведения?
Прежде всего — не скрывать радость возвращения живого, и слава Богу, если еще и здорового. Не спешить возмущаться, что уходил «свой», а пришел «чужой», если даже возникают противоречия в разном понимании одних и тех же вещей. И вообще, первое время просто набраться терпения и попытаться понять — «Кто Он новый».
Попытаться своим женским чутьем (ведь обычно первыми встречают ветеранов именно женщины — жены, дочери, матери, сестры) найти и выделить то лучшее (высшее морально-этическое), что он приобрел там, защищая Родину. Это то, что для него там было чуть ли не святым и незыблемым, за что он воевал. Постарайтесь в дальнейшем опираться именно на это. И приготовьтесь к тому, что вам придется подниматься к его уровню…
Постарайтесь быть (удержаться) рядом, даже если он пошел к побратимам (в вашем присутствии они будут видеть того, за кого воевали, поэтому ругаться и злоупотреблять алкоголем будет недостойно). В общем, где-то так…
Например, женщина жалуется: «Муж пришел с войны совсем другим человеком. Нет, он не пьет. Просто сидит в комнате дни напролет. И молчит. Не хочет ни с кем общаться. Отказывается что-либо делать по дому, не помогает по хозяйству. К детям равнодушен. Я уже вся измучилась. Так ждала его возвращения, а теперь его совсем не узнаю. Хоть бери и разводись…». Возможна ли в подобных случаях помощь со стороны семьи, друзей? Или обязательно нужно обращаться к специалистам? А если он живет где-то в глубинке, в сельской местности?
Вот здесь может сработать тот самый «эффект женщины», который я заметил еще на войне при посещении женщин психологов-волонтеров. Если ветеран так молчит, значит, есть о чем. Значит, пока просто не может говорить. Сядьте рядом и молчите вместе с ним. Молчите столько, сколько понадобится — день, неделю, месяц… , пока не начнется невербальное общение, которое в конце концов прорвет «нарыв» и тогда приготовьтесь принять на себя вал…
Это будет означать, что он вам поверил и принял. И не оскверняйте такое праведное молчание житейскими проблемами. Если он вам поверит и примет, все эти проблемы решатся быстро и лучшим образом.
Я как-то еще на войне, буквально перед самым дембелем, предложил поговорить о войне старшине, пять раз ходившему под Иловайск для вывода своих товарищей. «А что говорить— это грязь, кровь, смерть, ничего хорошего» — ответил он. Так по сей день и не заговорил.
Через мобилизации, боевые действия прошли сотни тысяч украинцев. Вместе с их семьями, с беженцами война затронула несколько миллионов человек. Есть ли опасность, что в итоге мы можем получить если не конфликт, то социальное отчуждение между «воевавшими» и «не воевавшими»? Вдобавок ко многим другим противоречиям в украинском обществе.
У воевавших меняется круг общения. Предпочитают общаться с такими же, как они — «кто там был и всё понимает». А на прочих «цивильных» зачастую смотрят исподлобья, настороженно, а то и враждебно. Мирная «гражданская» среда их нередко к этому провоцирует. Считая вернувшихся «травмированными», «больными», «психами» которых надо «лечить». Или же — «дураками», «лузерами», которым не хватило ума или денег «откосить». Понятно, что это, во многом — психологическая защита. Стремление отгородиться от них. Ведь ветеран — это живой ходячий упрек всем, кто «отмазался» от мобилизации. Он — раздражающий фактор. Напоминание всем «уставшим от войны», которые вытесняют ее из сознания, не хотят о ней ничего знать. А хотят «просто жить», развлекаться, зарабатывать, брать и давать взятки…
Да, действительно, наше общество сейчас разделилось на тех, кого в той или иной степени коснулись «майданы» и «война» и тех, кому удалось остаться вне этих событий. Но в этом я не вижу трагедии. Скорее наоборот, это свидетельствует о заметной динамике развития общества. Другое дело, насколько долго такое развитие может оставаться стихийным и непредсказуемым.
Понятно, что чем больше такое непонимание того, что происходит, будет продолжаться, тем дороже оно нам будет обходиться. А это не только и не столько разрушения инфраструктуры, уничтожение больших материальных ресурсов, сколько гибель людей и уничтожение человеческого ресурса, причем лучшего. Если хотите, адекватное понимание данной ситуации в Украине — это вопрос «быть или не быть» целой нации и народу. Ведь совсем недавно мы чуть было не потеряли страну…, если бы не «майданы» и «война».
Когда в нашем обществе начнется самоосознание на таком глобальном уровне, всевозможные мелочи типа «воевал — не воевал», «был — не был», «патриот, значит дурак — отмазался, значит умный» отойдут на второй план и решатся сами собой.
Такое психологическое напряжение, чувство дискомфорта между теми, кто «был» и «не был» можно увидеть даже среди психологов, психотерапевтов. Хотя, казалось бы… Особенно это заметно в онлайне, где ограничителей меньше и дискуссия нередко скатывается в пресловутый «срач». Может, самим психологам стоит вначале отрефлексировать эти вопросы в своей профессиональной среде? А потом предложить что-то обществу? Как «уживаться» всем вместе и эффективно взаимодействовать ради общего блага?
О психологах и о роли психологии вообще хотелось бы поговорить отдельно. Но ограничусь лишь несколькими тезисами.
«Донбасская война» оказалась прежде всего психологической. Поэтому, казалось бы, психологи должны были играть ведущую роль. Но этого не случилось. Эта война оказалась не по силам ни отечественной, ни западной ни российской научной и практической психологии. А все потому, что основная проблематика сконцентрировалась на высшем, этическом и духовном уровнях, куда традиционная психология еще не доросла.
В результате российское общество под влиянием тотальной пропаганды и манипуляций с помощью психо- и политтехнологий, по мнению профессора Александра Асмолова, «депортировалось в касту отверженных», украинское общество осталось один на один с российской «эмоциональной чумой» (термин психолога Вильгельма Райха как характеристика немецкого общества в период гитлеризма), с помощью западной психологии с ее ПТСР, а также военными методиками и техниками бодинамики удавалось кое-как решать лишь проблемы на уровне тела и «низших» психических функций и содержаний.
При этом наиболее актуальные состояния «базального патриотизма» оставались вне поля зрения психологов как «нарциссические фантазии» (оценка одного из известных западных психологов, с которым мне пришлось общаться).
Пройдя процесс выживания в профессии военного психолога в условиях боевых действий и стараясь быть адекватным реальной ситуации прихожу к тому, что в целом психология свою задачу ни на войне ни в обществе не выполнила. Поэтому назрело ее серьезное и кардинальное реформирование на всех уровнях — научном, образовательном, практическом. Хочу сразу отметить, что время на это ограничено, до следующего Майдана.
«ПТСР». Посттравматическое стрессовое расстройство. Он же — «Вьетнамский», «Афганский» и прочий синдром. Сегодня этот термин очень популярен. Уместно ли его использовать в наших условиях? Что постоянно делают украинские СМИ. Да и многие психологи тоже. Хотя, кажется, это вообще не их компетенция? «ПТСР» (PTSD) — клинический диагноз с четкими критериями (согласно DSM-5). Это — медицинская сфера. Задача врачей-психотерапевтов, психиатров, неврологов. Поскольку он требует не только психотерапии, но и медикаментозного лечения. У нас же «ПТСР» — любимое слово всех фейсбучных «экспертов», журналистов, чиновников, психологов и соцработников, которые говорят о проблемах ветеранов. Навешивая его, как ярлык, буквально на всех. Хотя далеко не все ветераны, скажем, испытывают панические атаки и прячутся под стол во время грозы. И даже если ветеран «бухает» и бьёт жену — это еще не значит, что у него «ПТСР». Он, как говорят в Одессе, «просто может быть немножко в жизни поц». Что Вы думаете об этом? Оправдан ли такой уклон в «посттравму»?
Все это чистая правда и мне даже нечего добавить. Поэтому, было бы хорошо для начала психологам просто прекратить все неконструктивные дискуссии где бы то ни было (в стиле «срача» между собой) и буквально наложить табу на использование самого термина «ПТСР» до того момента, пока не будут проведены корректные научные исследования в нашей стране (а такое возможно не раньше чем лет через пять после прихода ветерана с войны).
А тем временем интенсивно нарабатывать собственный опыт работы с ветеранами и их семьями. Благо дело, позитивные подвижки здесь уже есть. Что интересно, это делают сами же ветераны, реализуя принцип «равный — равному». Оказалось, что главное условие успешной работы — это наличие собственного опыта участия в боевых действиях (для мужчин в работе с бойцами), а также опыта жены ветерана или опыт проживания в зоне боевых действий (для женщин в работе с семьями ветеранов и временно перемещенных).
Вы говорите о бесполезности «импортных» подходов, которые отражают опыт чужих захватнических войн. Стоит ли отвергать все иностранное? И заново изобретать велосипеды? Есть, например, Израиль. Который много лет воюет и на своей территории. Где по статистике наименьшее в мире кол-во военных с травматическими расстройствами. Есть балканские страны, тоже воевавшие за свою независимость от более сильного соседа. И такой зарубежный опыт мог бы пригодиться. Или все же нет?
Уточню. Я говорю о неэффективности как недостаточной полезности «импортных» методик. На уровне тела и «низших» психических функций они довольно хорошо работают. Но если ими увлекаться, можно прийти к парадоксальным результатам. Например, как это было у меня, когда лучшим выходом в решении экономической проблемы рекомендуется — начать брать взятки.
А что касается опыта психологической работы с ветеранами, защищавшими Родину во Вьетнаме, Афганистане, Чечне, на Балканах, я бы сам хотел таковой где-то увидеть или прочесть. Кроме, конечно же, личного общения, что мы и сами делаем. О военных синдромах типа ПТСР у такой категории ветеранов почему-то не пишут. Скорей всего потому, что такой проблемы просто нет или она не настолько актуальна. А у нас ее используют, как способ прикрыть собственную профессиональную несостоятельность или хуже того, как пугало типа «бендеровца» у россиян.
А относительно израильского опыта, где по статистике наименьшее в мире кол-во военных с травматическими расстройствами, то здесь, скорей всего тот же эффект, потому что Израиль «много лет воюет и на своей территории». Там война уже стала обыденностью.
Даже США. Да, когда-то после Вьетнама американских ветеранов боялись и видели в них угрозу. Они попадали во враждебную среду. Их встречали антивоенные демонстрации. Хиппи-«дети цветов» кричали им: «Мы за мир! Вы палачи! Убийцы детей!». Но в Америке сделали выводы. Сегодня там человек в форме — герой и защитник. К нему максимальное уважение. Когда видят военного с боевыми наградами где-то в аэропорту — люди встают и аплодируют ему. На это направлена политика государства, масскульт, фильмы и сериалы…
Я подхожу к мысли, что психологическая реабилитация/адаптация ветерана должна начинаться с понимания и признания той жертвы, которую он принес. С уважения к Армии в обществе. Как к социальному институту. И это снимет много потенциальных проблем: сейчас и в будущем. А государству сэкономит много ресурсов. Которые не надо будет потом тратить на лечение, профилактику самоубийств, борьбу с криминалом, последствия распада семей… И вот это нам нужно заимствовать. Учиться у США, у того же Израиля, у прочих стран, где уважают свою армию. А не брать «методики», которые работают только на «низшем» физиологическом уровне. Без этого главного социального базиса никакие методики эффективными не будут. Это все равно, что ставить телегу впереди лошади.
Как Вы считаете — это правильный вывод или он ошибочный?
Вы все описали очень красиво — «Учиться у США, у Израиля, у прочих стран, где уважают свою армию».
Я невольно вспоминаю общение с нашими десантниками, которых приезжали «учить» американские военные. Поскольку мне на войне с ними (американцами) пообщаться не удалось, я всячески попытался понять то, чему они могут нас научить. В общем, пришел к выводу, что все, что касается «военных технологий» у них на высшем уровне. Но если в боевую работу закрадывается какая-то неожиданность…? Например, в ходе показа техники зачистки дома наш спец поинтересовался у американского, как они преодолевают забор… И тот попал в ступор. Ведь на Ближнем востоке, где они воюют, возле домов заборов нет. Зато у нас таковые есть, да еще какие. О биотуалетах на ВОПе я уже не говорю. Как мне обобщили наши бойцы — они (американские военные) хорошо умеют воевать, но совершенно не умеют выживать на войне.
В принципе, подобная психологическая картина имеет место и в мирном обществе, куда возвращаются ветераны — американские, израильские и других «стран, где уважают свою армию» и наши. Первые попадают в комфортные условия для жизни, вторые — в условия выживания, зачастую еще более жесткие, чем на войне. Не случайно многие из них возвращаются обратно на войну, где законы выживания, по крайней мере, попроще.
И это законы самой жизни, которые вряд ли можно изменить. У них другая жизнь и другие законы. Они — живут. Мы — выживаем. И еще не известно, что более продуктивно.
Поэтому, вряд ли нам удастся успешно скопировать хоть что-то из «зарубежного опыта» социализации ветеранов. И это не самая серьезная проблема. Проблему я вижу в другом. Наши ветераны в силу своих психологических особенностей ориентации на этические ценности могут, да и по большому счету, предназначены для изменения самого общества. И тут вопрос не в том, примет ли общество ветеранов, а наоборот, они сами не хотят принимать такое общество.